Слон полосатый, редкий, очень любит рыбий жир, при звуках флейты — теряет волю…
И внезапно понимаешь, что из всех осколков, что ты собрал – таких холодных, обжигающих пальцы, слово В.Е.Ч.Н.О.С.Т.Ь. не складывается, мозаика зашла в тупик. В самый последний момент не хватает какого-то несчастного элемента, этой блестящей на солнце стекляшки, и ты сам, уже даже не моими руками, решаешь разбить так бережно собранную мной композицию. И некоторое время, до самого конца, мне больно, у меня в сердце начинает что-то безнадежно покалывать, а потом вдруг раз – и тихо-тихо, как в склепе. Лишь бы ничего мне не напомнило о тебе, кроме тебя самого.
Я люблю рисовать тебя. Бережно выводить тонкие угольно-черные линии на белом снегу – так мне надоела зима. Люблю безмолвно кричать птицам твое имя, все до капли, до конца дыхания, до самой весны. При этом я отлично знаю, что никто на него не откликнется, но так мне легче стирать грязь с собственных ушей. Без тебя все так посредственно, бессмысленно, посылаемо к черту – я не знаю, что мне со всем этим делать, сам я как-то не справляюсь, и так впервые.
Мне не спится. Совсем не могу уснуть, уже много-много дней просыпаюсь и прячусь под одеяло – так мне уже не холодно, и снятся сны. Но в них тебя тоже нет.
Я люблю рисовать тебя. Бережно выводить тонкие угольно-черные линии на белом снегу – так мне надоела зима. Люблю безмолвно кричать птицам твое имя, все до капли, до конца дыхания, до самой весны. При этом я отлично знаю, что никто на него не откликнется, но так мне легче стирать грязь с собственных ушей. Без тебя все так посредственно, бессмысленно, посылаемо к черту – я не знаю, что мне со всем этим делать, сам я как-то не справляюсь, и так впервые.
Мне не спится. Совсем не могу уснуть, уже много-много дней просыпаюсь и прячусь под одеяло – так мне уже не холодно, и снятся сны. Но в них тебя тоже нет.